ЛЕВ МЕХЛИС: ‘МЫ:ДОЛЖНЫ БЫТЬ ПРОКЛЯТЫ!’

О РОЛИ ‘ИНКВИЗИТОРА КРАСНОЙ АРМИИ’ В КАТАСТРОФЕ КРЫМСКОГО ФРОНТА В МАЕ 1942 Г.
Сразу же после 22 июня 1941 г. Крымский полуостров благодаря своему выгодному геополитическому положению стал занимать в расчетах немецко-фашистского командования особое место. Вермахт видел в нем своеобразный трамплин для захвата Кавказа и прорыва к бакинской нефти. Со своей стороны, советские войска, опираясь на полуостров, могли угрожать флангу и тылу группы армий ‘Юг’ и господствовать на Черном море. Все это предопределило ту в высшей степени острую борьбу, которая разгорелась за Крым с самого начала Великой Отечественной войны.
Шла она с переменным успехом. В конце концов, к 16 ноября 1941 г. наши армии с тяжелыми боями отошли: Приморская — к Севастополю, а 51-я — на Таманский полуостров. В ходе последовавшей затем Керченско-Феодосийской десантной операции (25 декабря 1941 — 2 января 1942 г.) Красная Армия захватила на Керченском полуострове важный в оперативном отношении плацдарм. Борьба вступила в новую фазу.
Ставка Верховного Главнокомандования дала командующему войсками Кавказского (с 28 января — Крымского) фронта генерал-лейтенанту Д.Т. Козлову указание всемерно ускорить сосредоточение войск, разрешив дополнительно к 44-й и 51-й армиям, уже воевавшим на Керченском полуострове, перебросить туда 47-ю армию, и не позднее 12 января 1942 г. перейти в общее наступление. Удар с плацдарма наши войска должны были наносить в направлении: Джанкой, Чонгар, Перекоп, а Приморской армии предписывалось наступать на Симферополь [1].
Советское командование недооценило силу и возможности врага, задача освобождения Крыма в тот момент была явно нереальной [2]. Противник, как видно, располагая данными о подготовке частями Красной Армии наступления, 15 января нанес упреждающий удар. Прорвав слабо организованную оборону, 18 января он захватил Феодосию. Под угрозой потери оказался с таким трудом захваченный плацдарм, а ведь с него по плану советской Ставки должно было начаться освобождение всего Крымского полуострова.
Основную причину срыва наступления наших войск бывший командующий 44-й армией генерал А.Н. Первушин видел в отсутствии продуманного, четкого материально-технического и боевого обеспечения высаженных в Крыму войск. Не хватало транспортных судов для переброски с ‘большой земли’ людских резервов, артиллерии, специальных частей. С обеспечением войск боеприпасами и горючим, по воспоминаниям А.Н. Первушина, ‘дело обстояло просто катастрофически’. Наступившая оттепель привела в полную негодность полевые аэродромы. Отсутствовали нормальная связь, средства противовоздушной обороны [3].
В результате, после овладения немцами Феодосией Д.Т. Козлов принял решение отвести войска на Ак-Монайские позиции.
В этих условиях для укрепления руководства фронтом Ставка ВГК посчитала необходимым направить сюда полномочного представителя в лице заместителя наркома обороны СССР, начальника Главного политического управления Красной Армии армейского комиссара 1-го ранга Л.З. Мехлиса. Ему в помощь выделили заместителя начальника Оперативного управления Генерального штаба генерал-майора П.П. Вечного и военного комиссара артиллерийского комитета Главного артиллерийского управления дивизионного комиссара П.А. Дегтярева.
Чтобы составить представление о положении дел на Крымском фронте, Л.З. Мехлису хватило двух дней. 22 января он докладывал И.В. Сталину: ‘Прилетели в Керчь 20.01.42 г. … Застали самую неприглядную картину организации управления войсками…
Комфронта Козлов не знает положения частей на фронте, их состояния, а также группировки противника. Ни по одной дивизии нет данных о численном составе людей, наличии артиллерии и минометов. Козлов оставляет впечатление растерявшегося и неуверенного в своих действиях командира. Никто из руководящих работников фронта с момента занятия Керченского полуострова в войсках не был…’ [4].
Основные положения этой телеграммы были подробно раскрыты в приказе войскам фронта ? 12 от 23 января 1942 г., анализировавшем итоги неудачных для Кавказского фронта боев 15-18 января, и в копии также отправленном Верховному. Приказ констатировал, что были допущены ‘крупнейшие недочеты в организации боя и в управлении войсками’. Так, после успешного завершения десантной операции в районе Феодосии и выхода частей 44-й и
51-й армий на р. Чурук-Су войска не закрепились на достигнутом рубеже, не организовали соответствующей системы огня, бдительного боевого охранения, непрерывной разведки и наблюдения. Командиры дивизий не использовали всей мощи огня артиллерии, мелкими группами бросали танки на неподавленную противотанковую оборону. Плохо было организовано управление войсками от штаба армии и ниже. Штаб фронта не знал истинного положения в районе Феодосии. Основной рубеж обороны Керченского полуострова — Ак-Монайские позиции — был подготовлен неудовлетворительно.
В приказе назывались имена старших и высших командиров, допустивших потерю управления войсками и ‘позорное бегство в тыл’: командира 9-го стрелкового корпуса, временно исполнявшего обязанности командующего 44-й армией генерал-майора И.Ф. Дашичева, к этому времени уже арестованного (впоследствии он был осужден к расстрелу, посмертно реабилитирован. — Ю.Р.), командира
236-й стрелковой дивизии комбрига В.К. Мороза и военного комиссара той же дивизии батальонного комиссара А.И. Кондрашова, командира 63-й горнострелковой дивизии подполковника П.Я. Циндзеневского и некоторых других (они были преданы суду военного трибунала. — Ю.Р.). При этом констатировалось, что в отношении трусов и дезертиров репрессивные меры на поле боя, как того требует приказ Ставки Верховного Главного Командования (ВГК) ? 270, не применялись, а во фронтовом и армейском тылах отсутствовал должный порядок.
Приказ предписывал:
‘1. Командованию армий, дивизий, полков учесть опыт боев 15-18.01.42 г., немедленно навести порядок в частях.
…Полковую артиллерию и артиллерию ПТО иметь в боевых порядках пехоты…
2. Паникеров и дезертиров расстреливать на месте как предателей. Уличенных в умышленном ранении самострелов-леворучников расстреливать перед строем.
3. В трехдневный срок навести полный порядок в тылах…’ [5].
При проверке состояния ВВС и артиллерии фронта, в решающей степени определявших его боеспособность, тоже вскрылись серьезнейшие недостатки. Из-за неудовлетворительного материально-технического обеспечения на Керченском полуострове скопилось 110 неисправных самолетов. В результате в день производилось менее одного самолето-вылета. Низкой оказалась и боеготовность артиллерии проверенных 51-й и 44-й армий.
Чтобы привлечь внимание к вскрытым недостаткам, представитель Ставки, как и в первом случае, добился издания приказов по фронту, в которых предлагалось в двухдневный срок недочеты исправить, дабы активно вести подготовку к новому наступлению.
Лев Захарович действовал с присущей ему энергией, напором, свои возможности как заместителя наркома обороны и представителя Ставки ВГК стремился использовать сполна. Сходу невысоко оценив командующего фронтом генерала Д.Т. Козлова, он взял все нити управления на себя. Вел почти непрерывные переговоры по Бодо и обменивался телеграммами со Ставкой, Генеральным штабом, главными управлениями Наркомата обороны.
Уже 23 января 1942 г. заместитель начальника Генерального штаба генерал-лейтенант А.М. Василевский проинформировал Л.З. Мехлиса, что в соответствии с его просьбой и по указанию члена Государственного Комитета Обороны (ГКО) Г.М. Маленкова фронту отпущено 450 ручных пулеметов, 3 тыс. пистолетов-пулеметов Шпагина, по 50 минометов калибра 120 и 82 мм. В пути, как в тот же день сообщил Г.М. Маленков Л.З. Мехлису при переговорах по Бодо, находились два дивизиона реактивных минометов М-8. Были обещаны также средние танки и танки КВ (‘Клим Ворошилов’), противотанковые ружья и патроны к ним, другое вооружение и техника. 24 января представитель Ставки получил новую информацию о направлении в Крым пяти огнеметных рот, а также ремонтных бригад и запасных частей для организации ремонта авиационной техники на месте [6].
Стремясь к сосредоточению внимания на крымских делах, Л.З. Мехлис поставил вопрос о реорганизации фронтового управления ‘с целью разгрузить Военсовет от забот по Закавказью’. Это предложение получило поддержку Генштаба и спустя несколько дней было реализовано: с 28 января Крымский фронт получил самостоятельность.
Как обычно, предметом особой заботы были кадры. От командующего ВВС Красной Армии генерал-лейтенанта авиации П.Ф. Жигарева
Л.З. Мехлис уже 24 января добился назначения нового командующего авиацией фронта — генерал-майора авиации Е.М. Николаенко. Несколько позднее по его настоянию генерал-майор инженерных войск А.Ф. Хренов был назначен заместителем командующего войсками фронта. Через Главное управление кадров Наркомата обороны активно запрашивались генералы и офицеры для заполнения вакантных должностей. В частности, Л.З. Мехлис добился направления специалистов на должности начальника штаба 51-й армии, командиров 236-й и 63-й дивизий, двух начальников штабов дивизий, пяти командиров стрелковых полков и 15 комбатов.
Как большой успех представитель Ставки расценил согласие Г.М. Маленкова на немедленную отправку на Крымский фронт 15-тысячного пополнения из русских и украинцев. ‘Здесь пополнение прибывает исключительно закавказских национальностей. Такой смешанный национальный состав дивизий создает огромные трудности’, — пояснял он в ходе телеграфных переговоров с Москвой.
‘Дано согласие отправить сюда пятнадцать тысяч русского пополнения, — телеграфировал Л.З. Мехлис начальнику Главного управления формирования и укомплектования войск Красной Армии армейскому комиссару 1-го ранга Е.А. Щаденко. — Прошу вас отправить его особой скоростью, дать пополнение именно русское и обученное, ибо она (оно? — Ю.Р.) пойдет немедленно в работу. Дайте личное указание Ковалеву (начальник службы военных сообщений Наркомата обороны. — Ю.Р.) следить за продвижением пополнения’. Кроме того, он потребовал немедленной переброски направляемых для Крымского фронта командиров с помощью авиации [7].
Все усилия представителя Ставки подчинялись задачам предстоящего наступления советских войск в Крыму. Внести решительный перелом в события на полуострове — именно для этого, как осознавал Л.З. Мехлис, его командировал сюда И.В. Сталин. В этом русле и действовал. В успехе не сомневался: буквально сразу по прибытии в Крым заявил А.М. Василевскому, что ‘мы закатим немцам большую музыку’.

Даже отмечая у посланца Москвы немалую самонадеянность в оценке возможностей своих и противника, нельзя не заметить, что его действия были активны и поначалу целеустремленны. Достигалось повышение боеспособности войск, командно-политические кадры, которым армейский комиссар 1-го ранга не давал покоя, словно встряхнулись, стали действовать оперативнее, динамичнее.
Не заслуживает одобрения другое — грубое, некомпетентное вмешательство представителя Ставки в повседневную деятельность командующего и штаба фронта, тотальный контроль над ними.
‘По распоряжению тов. Мехлиса все оперативные планы, директивы и иные распоряжения войскам фронта проверяются и санкционируются им, — информировал Д.Т. Козлов заместителя начальника Генштаба А.М. Василевского. И явно дезориентированный таким оборотом событий, спрашивал: — Следует ли в данном случае представлять на утверждение Народному Комиссару оперативные планы, свои предложения о предстоящей деятельности войск или все указания по всем вопросам жизни и деятельности войск получать от него непосредственно на месте?’ [8].
Такая линия поведения представителя Ставки была, как представляется, не только нецелесообразной, но и вредной. Она дезориентировала руководящие кадры, вносила путаницу в принимаемые решения и их реализацию.
Побывавший в апреле 1942 г. в штабе Крымского фронта нарком ВМФ адмирал Н.Г. Кузнецов вспоминал о царившей там неразберихе: ‘Командующий Крымским фронтом Д.Т. Козлов уже находился ‘в кармане’ у Мехлиса, который вмешивался буквально во все оперативные дела. Начальник штаба П.П. Вечный не знал, чьи приказы выполнять — командующего или Мехлиса. Маршал С.М. Буденный (главком Северо-Кавказского направления, в состав которого входил Крымский фронт. — Ю.Р.) тоже ничего не смог сделать. Мехлис не желал ему подчиняться, ссылаясь на то, что получает указания прямо из Ставки’ [9].
Лев Захарович, чувствуя себя на Крымском фронте полновластным хозяином, постоянно давил на командующего фронтом в ожидании быстрых результатов. Например, уже 25 января 1942 г. добился издания приказа по фронту на проведение частной наступательной операции по освобождению Феодосии.
Ставка, осудив подобную торопливость, срок начала операции пересмотрела и потребовала провести ее тщательную подготовку. 15 февраля Л.З. Мехлис вместе с П.П. Вечным были срочно вызваны к И.В. Сталину для доклада ‘о степени готовности войск и о ходе подготовки их’. Очевидно, Верховный оказался не в полной мере удовлетворен, поскольку приказал немедленно перебросить из Северо-Кавказского военного округа на усиление фронта 271-ю, 276-ю и 320-ю стрелковые дивизии. Характерно, что в разговоре с командующим войсками округа генералом В.Н. Курдюмовым 16 февраля Л.З. Мехлис вновь потребовал очистить дивизии от, как он выразился, ‘кавказцев’ и заменить их военнослужащими русской национальности [10].
Предпринятое 27 февраля 1942 г. наступление оказалось неудачным, несмотря на преимущество в живой силе (13 наших дивизий против 3 у врага). Уже на следующий день противник вернул все из того немногого, что войскам Красной Армии удалось захватить накануне, прежде всего главный узел обороны — Кой-Асан.
В эти дни в боевых порядках частей 51-й армии находился военный корреспондент ‘Красной звезды’ Константин Симонов. ‘Наступление началось… очень неудачно, — писал он. — В феврале пошла метель вместе с дождем, все невероятно развезло, все буквально встало, танки не пошли, а плотность войск, подогнанных Мехлисом, который руководил этим наступлением, подменив собой фактически командующего фронтом безвольного генерала Козлова, была чудовищная. Все было придвинуто вплотную к передовой, и каждый немецкий снаряд, каждая мина, каждая бомба, разрываясь, наносили нам громадные потери… В километре — двух — трех — пяти — семи от передовой все было в трупах…
Словом, — с огромной горечью заключал писатель, — это была картина бездарного военного руководства и полного, чудовищного беспорядка. Плюс к этому — полное небрежение к людям, полное отсутствие заботы о том, чтобы сохранить живую силу, о том, чтобы уберечь людей от лишних потерь…’ [11].
2 марта перед лицом явной неудачи командование фронтом доложило в Ставку о решении из-за непроходимости дорог закрепиться на достигнутых рубежах, а в решительное наступление перейти, когда подсохнет почва. 5 марта Ставка приказала возобновить операцию, как только позволит состояние погоды и дорог, не дожидаясь дополнительных указаний с ее стороны [12].
Пытаясь восполнить огромные потери (а они за февраль — апрель составили более 225 тыс. чел.),
Л.З. Мехлис вновь и вновь связывался с Москвой. Только политбойцов в марте-апреле он истребовал почти 2,5 тысячи. Людские резервы выявлялись и на месте. При этом рекомендации армейского комиссара 1-го ранга были подчас не лишены реализма: ‘Здесь нужен не приказ, а практическая работа. Надо сократить также заградительный батальон человек на 60-75, сократить всякого рода команды, комендантские… Изъять из тылов все лучшее, зажать сопротивляющихся тыловых бюрократов так, чтобы они и пищать не посмели…’ [13].
Огонь направлялся не только против бюрократов. Получив сообщение секретаря горкома партии Новороссийска, через который шло основное снабжение Крымского фронта, о сильной засоренности города иностранными подданными и антисоветским элементом, Л.З. Мехлис 2 апреля направил И.В. Сталину и Л.П. Берии особой важности шифровку. Он просил произвести ‘зачистку’ Новороссийска от подозрительных лиц и придать ему статус закрытого города. Вывести оттуда, а также из Керчи лагеря НКВД, в которых содержались освобожденные из немецкого плена: последние имели-де возможность общаться с бойцами, отправляющимися на фронт, что расценивалось как вещь недопустимая.
Предложение Л.З. Мехлиса нашло у Верховного Главнокомандующего понимание, что отразила резолюция на документе: ‘Т-щу Берия. Правильно! Нужно прочистить также Тамань и Темрюк. В Новороссийске создать такую обстановку, чтобы ни одна сволочь и ни один негодяй не могли там дышать. О принятых мерах сообщите. И. Сталин’ [14].
Льва Захаровича и прежде отличали редкая энергия и работоспособность. Ощущая же высокую поддержку, он и вовсе не знал покоя сам и не давал его другим. ‘Много работаю, — писал он в те дни сыну. — Разъезжаю всеми видами транспорта до верховых коней включительно. Война идет вовсю. Полон веры, что разобьем немца’ [15].
Однако принятые меры не смогли коренным образом изменить ситуацию. Возобновив 13 марта наступление силами отдельных ударных групп, командование Крымским фронтом почти месяц пыталось прорвать Кой-Асанский узел вражеской обороны, но добилось лишь незначительных тактических успехов. С 11 апреля попытки наступательных действий прекратились.
Яркое представление об общих причинах неудач, на наш взгляд, дает доклад Л.З. Мехлиса Верховному Главнокомандующему о результатах боя 20 марта в полосе 51-й армии. Несмотря на оптимистичное утверждение, что ‘бой закончился в нашу пользу’, из телеграммы, возможно, даже против воли ее автора, явствует: отсутствовали меры скрытой подготовки наступления советских войск (‘противник упредил нашу атаку на 1-1/2 часа’), стрелковые части не отличались выучкой (‘над пехотой надо еще много работать’), в результате большие потери понесли 138, 390 и 398-я стрелковые дивизии и 12-я стрелковая бригада. Л.З. Мехлис просил у И.В. Сталина ‘немедленного вмешательства’ в связи с крайней нуждой в боеприпасах, а также необходимостью усилить фронт полком боевых установок РС (‘катюши’), полком УСВ (76-мм пушек образца 1939 г.) и танками Т-34 [16].
За два месяца пребывания на Крымском фронте представителю Ставки так и не удалось внести в ход событий необходимый перелом. Он все больше полагался на количественный фактор, на энтузиазм людей. Тщательную же подготовку наступления (выучку штабов и войск, материальное и боевое обеспечение, разведку и т.п.) недооценивал, подменяя нажимом, голым приказом, массовой перетасовкой командных и политических кадров. То, что для компетентного военачальника было бы очевидным и значимым, начальнику главного политического органа Красной Армии, по-видимому, представлялось второстепенным.
Между тем войска надо было готовить основательно, всерьез, тем более что противник не собирался отсиживаться в обороне. Не случайно 11-ю немецкую армию, действовавшую на Крымском полуострове, возглавлял один из даровитейших военачальников фашистской Германии генерал-полковник (позднее фельдмаршал) Э. Манштейн. Директива, данная ему Гитлером 5 апреля, прямо предписывала считать первоочередной задачей сухопутных сил и авиации создание условий для осуществления ‘главной операции’ — прорыва на Кавказ. Операция по овладению Керченским полуостровом получила кодовое название ‘Охота на дрофу’. В условиях невыгодного для немцев соотношения сил Манштейн делал ставку на господство в воздухе и внезапность удара.
Верно оценить обстановку со своей стороны Ставке ВГК и Верховному Главнокомандующему, в первую очередь, мешало головокружение от успешного контрнаступления под Москвой зимой — весной 1941-1942 гг. Вопреки возражениям Генштаба и Г.К. Жукова И.В. Сталин принял решение о стратегическом наступлении Красной Армии весной — летом 1942 г. на всем протяжении советско-германского фронта. При этом крымское направление было признано одним из важнейших, но по-настоящему к наступлению не готовилось. Ставка все больше полагалась на доклады своего представителя, а читатель уже убедился, каков был уровень компетентности Мехлиса-стратега.
Сам не умея воевать по-современному, он искал пресловутую ‘соринку’ в ‘глазу’ руководящего состава фронта, в первую очередь, командующего. Пользуясь возможностью прямого доклада Верховному, представитель Ставки неоднократно пытался убедить его в необходимости сменить Д.Т. Козлова.
Из телеграммы И.В. Сталину от 9 марта 1942 г.: ‘…Вследствие того, что и сам командующий Козлов — человек невысокой военной и общей культуры, отягощать себя работой не любит, исходящие от командования документы редакционно неряшливы, расплывчаты, а иногда искажают смысл. Во избежание неприятностей их приходится часто задерживать для исправления…’ [17]. Вероятно, Л.З. Мехлис, пришел к выводу, что комфронтом, хоть и удобен своей податливостью, но очень уж зауряден: рядом с ним победы не видать.
29 марта 1942 г. в Москву ушел новый доклад с просьбой сменить Д.Т. Козлова. Представитель Ставки ВГК суммировал выводы о нем: ленив, неумен, ‘обожравшийся барин из мужиков’. Кропотливой, повседневной работы не любит, оперативными вопросами не интересуется, поездки в войска для него — ‘наказание’. В войсках фронта авторитетом не пользуется, к тому же ‘опасно лжив’.
Рисуя в негативном свете командующего фронтом, Лев Захарович в то же время не удержался от комплимента самому себе: ‘Если фронтовая машина работает в конечном итоге сколько-нибудь удовлетворительно, то это объясняется тем, что фронт имеет сильный военный совет, нового начштаба (имелся в виду П.П. Вечный. — Ю.Р.), да и я не являюсь здесь американским наблюдателем, а в соответствии с Вашими указаниями вмешиваюсь в дела.
Мне кажется, что дальше оставлять такое положение не следует, и Козлова надо снять’ [18].
Последующий трагический исход боев, в котором во многом повинен командующий фронтом, казалось бы, делает честь прозорливости представителя Ставки. Но ведь не сбросить со счетов и то обстоятельство, что многие ошибки и просчеты Козлова — следствие жесткого пресса со стороны Л.З. Мехлиса. Так что еще вопрос, кого из них следовало для пользы дела отзывать.
У генерал-лейтенанта Д.Т. Козлова были свои и плюсы, и минусы. Он не участвовал в оборонительной кампании 1941 г. и потому имел весьма приблизительное представление о немецко-фашистской армии. Но, с другой стороны, в его активе было руководство успешной высадкой большого десанта в ходе Керченско-Феодосийской десантной операции. Поэтому И.В. Сталин полагал, что генерал сумеет справиться с делом, и на предложение Л.З. Мехлиса заменить командующего генералами Н.К. Клыковым или К.К. Рокоссовским согласием не ответил.

Большего представителю Ставки удалось добиться в отношении начальника штаба генерал-майора
Ф.И. Толбухина. Он послал в Ставку шифровку с предложением снять последнего с должности. 10 марта 1942 г. у него состоялся разговор с А.М. Василевским.
‘У аппарата ВАСИЛЕВСКИЙ…
Докладываю следующее: по вашей шифровке о тов. Толбухине тов. Сталин принял решение освободить его от обязанностей начальника штаба фронта и временно до назначения нового начальника штаба исполнение обязанностей НШ фронта возложить на генерала Вечного. Военный совет фронта поставил вопрос об оставлении тов. Толбухина во фронте на должности помощника командующего фронтом по укомплектованию и формированию или же на должности заместителя командующего 47 армии. Тов. Сталин и к тому и другому предложению отнесся отрицательно…
У аппарата армейский комиссар 1 ранга МЕХЛИС:
Я считаю, что Толбухина не следует здесь оставлять и целиком согласен с мнением товарища Сталина…’ [19].
Начальником штаба фронта стал прибывший вместе с Л.З. Мехлисом из Москвы генерал-майор П.П. Вечный.
По инициативе представителя Ставки полностью сменился и состав военных советов Крымского фронта, и всех трех входивших в него армий. Постановлениями ГКО от 11 и 13 февраля 1942 г. членами ВС фронта в дополнение к Ф.А. Шаманину были назначены секретарь Крымского обкома ВКП(б) В.С. Булатов и полковой комиссар Я.С. Колесов. Под горячую руку попали и были заменены начальник политуправления фронта бригадный комиссар П.М. Соломко (вместо него прибыл бригадный комиссар С.С. Емельянов), начальник отдела кадров подполковник И.А. Локтионов и ряд других должностных лиц.
Сомнительная с точки зрения конечного результата перетасовка кадров коснулась и командующих армиями. Ее избежал лишь командарм-51 генерал-лейтенант В.Н. Львов, достоинства которого не мог не оценить даже весьма мнительный Л.З. Мехлис. Он упомянул генерала в телеграмме Верховному Главнокомандующему в числе тех лиц, которые могли бы сменить Д.Т. Козлова.
А вот на командующего 47-й армией генерал-майора К.Ф. Баронова пало особое подозрение. К его оперативной разработке представитель Ставки ВГК подключил особый отдел НКВД фронта, откуда вскоре получил специальное сообщение: Баронов К.Ф., 1890 года рождения, служил в царской армии, член ВКП(б) с 1918 г. В 1934 г. ‘за белогвардейские замашки’ исключен при партийной чистке, потом восстановлен. Родственники подозрительны: брат Михаил — участник Кронштадтского мятежа, ‘врангелевец’, живет в Париже. Брат Сергей в 1937 г. осужден за участие в контрреволюционной организации. Жена — ‘дочь егеря царской охоты’. Сам Баронов изобличался в связях с лицами, ‘подозрительными по шпионажу’. Сильно пьет. Штабом почти не руководит. Часто уезжает в части и связи со штабом не держит [20].
И участь генерала была решена. Его просьбу оставить на фронте и на строевой работе Л.З. Мехлис не пожелал даже выслушать. Баронов был заменен генерал-майором К.С. Колгановым.
В 44-й армии после того, как получил тяжелое ранение командарм
генерал-майор А.Н. Первушин, его обязанности выполнял начальник штаба полковник С.Е. Рождественский.
Л.З. Мехлис резко возразил против утверждения его в этой должности, и командармом 44-й стал генерал-лейтенант С.И. Черняк. Об истинной оценке обоих представителем Ставки свидетельствует сделанная им, правда, уже после эвакуации из Крыма запись: ‘Черняк. Безграмотный человек, неспособный руководить армией. Его начштаб Рождественский — мальчишка, а не организатор войск. Можно диву даваться, чья рука представила Черняка к званию генерал-лейтенанта’ [21].
Представитель Ставки насадил атмосферу самого настоящего сыска, наушничества и негласного надзора, о чем свидетельствует хотя бы приводимый ниже документ — спецсообщение начальника особого отдела НКВД 44-й армии старшего батальонного комиссара Ковалева от 20 апреля 1942 г.:
‘Согласно вашего распоряжения (так в документе. — Ю.Р.) мной изучены настроения командующего 44 армией — генерал-лейтенанта Черняка и члена Военного совета 44 армии — бригадного комиссара Серюкова в связи с состоявшимся заседанием Военного совета Крымского фронта 18 апреля с.г.
После заседания, возвратившись к себе в землянку, Черняк в беседе с начальником штаба Рождественским, высказывая свое недовольство, заявил так: ‘Как мальчишку гоняют при всех подчиненных. Если не ладно — научи, а зачем это делать на совещании’. (Все подчеркивания сделаны рукой Л.З. Мехлиса. — Ю.Р.)
И далее: ‘Хоть иди ротой командовать. ‘Засыпался’, но ничего, в Москву отзовут’…
На второй день, днем в беседе с генерал-майором Нанейшвили Черняк жаловался на придирчивое к нему отношение со стороны тт. Мехлиса и Козлова…’ [22].
Из текста специального сообщения ясно, что подслушивались разговоры и других должностных лиц, в т.ч. члена военного совета армии, начальника политотдела. Слежка была тотальная.
Сохранились записные книжки, в которые московский эмиссар заносил оценки должностных лиц. Они интересны прежде всего тем, что дают представление о качествах, которые в первую очередь привлекали в людях внимание Льва Захаровича. Бросается в глаза также, что здесь нет ни единой положительной оценки. Приведем несколько записей (все сокращения сделаны рукой Л.З. Мехлиса):
224-я стрелковая дивизия: ‘Интен<дант> 2-го ранга Домбровский плохой работник, поляк. Беспартийн<ый>’. Во всех трех полках ‘штабы плохие’.
160-й стрелковый полк: ‘Храмцов. Не соответ<ствует> назнач<ению>, нет воли, инициативы. Растерялся. Комис<сар> Кущев А.А. — абсолютно непригоден. Надо снять’.
143-я стрелковая бригада: ‘Полк<овник> Курашвили. Слабый, безвольный, нетребоват<ельный>. Может быть испол<ьзован> на штабных должностях’.
320-я стрелковая дивизия: ‘Комиссара заменить. Начсостав паникует. Бегуны. Надо заменить часть начсостава’.
224-я стрелковая дивизия: ‘Н<ачальни>к штаба дивизии — Сахарулидзе. Слабый… 3ам. к<омандира> дивизии — Кантари! Два раза исключал ся за сокрытие и службу в меньшевистской армии’ [23].
Для Л.З. Мехлиса не составляло никакого труда безосновательно обвинить человека в трусости, на что обратил внимание, например, прибывший в Крым на должность заместителя командующего фронтом генерал-майор инженерных войск А.Ф. Хренов [24].
Точную, на наш взгляд, характеристику этой стороны личности Мехлиса дал Константин Симонов: ‘Это был человек, который в тот период войны не входя ни в какие обстоятельства, считал каждого, кто предпочел удобную позицию в ста метрах от врага неудобной в пятидесяти — трусом. Считал каждого, кто хотел элементарно обезопасить войска от возможной неудачи, — паникером; считал каждого, кто реально оценивал силы врага, — неуверенным в собственных силах. Мехлис, при всей своей личной готовности отдать жизнь за Родину, был ярко выраженным продуктом атмосферы 1937-1938 годов’ [25].
Несомненно, с ряда командиров и политработников представитель Ставки взыскивал справедливо, верно подмечая их профессиональную непригодность, отсутствие необходимых волевых качеств. Но, как мы уже видели, нередко просто не мог или не хотел замечать и несомненных достоинств, как это было, скажем, с Ф.И. Толбухиным, уже через два года ставшим Маршалом Советского Союза, проявившим себя как видный полководец.
Причина заключалась в том, что Л.З. Мехлис вместо терпеливого обучения и воспитания кадров, сочетания доверия и спроса за порученное дело прибегал, по сути, к единственному рычагу в кадровой работе — замене или даже расправе над вызывавшими его недовольство. Вряд ли в такой обстановке командиры и политработники действовали увереннее и надежнее. В конечном счете подобный стиль в работе с людьми обернулся огромными потерями в мае 1942 г., когда на Крымском фронте развернулись трагические для советских войск события.
К слову, представитель Ставки не только активно ‘зачищал’ кадры, но и одновременно воевал… с пленными. И не шутя почитал это за доблесть. Иначе, наверное, не стал бы писать об этом сыну (хотя и оправдывая себя соображениями отмщения): ‘В городе Керчи до 7 тыс. трупов гражданского населения (до детей включительно), расстреляны все извергами фашистами (во время оккупации в 1941 г. — Ю.Р.). Кровь стынет от злости и жажды мстить. Фашистов пленных я приказываю кончать. И Фисунов (начальник секретариата Л.З. Мехлиса. — Ю.Р.) тут орудует хорошо. С особым удовлетворением уничтожает разбойников’ [26]. Представляется, что это очень важный штрих к его подлинному нравственному облику.
Финальная часть боев на Крымском фронте, боев тяжелых, трагических, в исторической литературе определена как Керченская оборонительная операция 8-21 мая 1942 г. Основы будущей неудачи закладывались загодя, хотя с наступлением весеннего тепла, казалось, возрождалась не только природа, но и надежда защитников Крыма на позитивный поворот событий. Эти настроения высказывал и сам Лев Захарович в личной переписке: ‘Идет упорная борьба. Враг защищает каждую сопку. Он все еще надеется на весну, а мы стараемся его разочаровать’ [27].
Но очень скоро выяснилось, что оснований для оптимизма не было. В апреле положение войск фронта осложнилось. Местные ресурсы — продовольственные, энергетические и прочие — были исчерпаны. Не удалось возместить потери, понесенные в ходе февральско-апрельских боев. Тем не менее соотношение сил и средств было в пользу наших войск. Противник уступал: в живой силе — в 2, в танках — в 1,2, в артиллерии — в 1,8 раза. Немцы, правда, располагали большей по численности авиацией — в 1,7 раза [28].
Какие задачи ставились Верховным Главнокомандованием в этот период перед фронтом? В ‘Истории Великой Отечественной войны 1941-1945’ говорится, что ‘после нескольких неудачных попыток предпринять решительное наступление войска Крымского фронта по указанию Ставки прекратили активные действия и перешли к обороне’. Если бы так. Всего за две недели до наступления немцев, 21 апреля, Верховный подтвердил задачу на продолжение действий по очистке полуострова от противника. И лишь 6 мая, то есть за сутки до вражеского наступления, И.В. Сталин приказал войскам Крымского фронта ‘прочно закрепиться на занимаемых рубежах, совершенствуя их оборонительные сооружения в инженерном отношении и улучшая тактическое положение войск на отдельных участках, в частности, путем захвата Кой-Асанского узла’ [29].
Сложилась противоречивая и очень опасная ситуация, когда группировка войск фронта оставалась наступательной, однако наступление все откладывалось, а оборона не укреплялась. Все три армии были развернуты в один эшелон, что сокращало глубину обороны и резко ограничивало возможности по отражению ударов противника в случае прорыва. Из 17 авиационных полков, входивших в состав ВВС фронта, только 8 базировались на аэродромы Керченского полуострова. Тыловые оборонительные рубежи фронта — Турецкий вал и Керченские обводы существовали лишь на оперативных картах.
Готовя новое наступление, командование войсками фронта и представитель Ставки ВГК не смогли своевременно выявить планы противника и воспрепятствовать ему. В результате как мощный бомбово-штурмовой удар немцев 7 мая 1942 г., так и наступление наземных войск противника на рассвете следующего дня оказались во многом неожиданными.
Авторы военно-исторических очерков ‘Великая Отечественная война 1941-1945’ ответственность за бездеятельность в подготовке к отражению вражеского удара возлагают на командование Крымским фронтом и Л.З. Мехлиса [30]. Это справедливо, хотя нет оснований обвинять представителя Ставки в категоричном отрицании необходимости обороны вообще. Значение глубоко эшелонированных оборонительных порядков ему было хорошо известно хотя бы по боям на Каховском плацдарме в 1920 г., к инженерному оборудованию которого он, будучи военкомом Правобережной группы войск Южного фронта, имел прямое отношение.
Но в конкретной обстановке апреля — начала мая 1942 г. представитель Ставки, очевидно, в силу невысокой военно-профессиональной подготовки уверовал в неспособность немцев к наступлению. ‘Не принимайте ложные маневры противника за истину’, ‘надо смотреть вперед, готовить колонные пути и мосты, отрабатывать действия по разграждению’, — на таких позициях, по воспоминаниям А.Ф. Хренова, стоял он [31]. Громя ‘оборонительную психологию некоторых генералов’, представитель Ставки отрицательно влиял тем самым на командование фронтом.
‘Всякие разговоры о возможности успешного наступления немцев и нашем вынужденном отходе Л.З. Мехлис считал вредными, а меры предосторожности — излишними’, — подтверждал и адмирал Н.Г. Кузнецов, побывавший 28 апреля вместе с маршалом С.М. Буденным на командном пункте Крымского фронта в селе Ленинское [32]. Будучи уверенным в ‘слепоте’ немцев, Лев Захарович отвергал самые скромные предположения, что им даже известно, где размещается штаб фронта. Подобная самонадеянность обошлась очень дорого.
6 мая, в день получения распоряжения И.В. Сталина о переходе войск фронта к обороне, от начальника штаба Северо-Кавказского направления генерал-майора Г.Ф. Захарова в штаб Крымского фронта поступила информация чрезвычайной важности. Перелетевший линию фронта летчик-хорват предупреждал: немцы готовятся наступать. Информацию подтверждали и другие источники. В ночь на 7 мая военный совет Крымского фронта направил в войска соответствующие распоряжения, но сделано это было так неспешно, что к утру они дошли даже не до всех командующих армиями. Вот где пригодился бы легендарный напор представителя Ставки ВГК, но в данном случае он как раз и не был проявлен. Свою губительную роль явно играла его уверенность (переросшая в самоуверенность), что мы немцам ‘закатим большую музыку’, противник же на это якобы не способен.
Утром 7 мая на штабы, узлы и линии связи советских войск обрушилась лавина бомбардировщиков и штурмовиков. Связь КП фронта с КП всех трех армий была нарушена. А с рассветом следующего дня после артиллерийской и авиационной подготовки наземные войска противника при полном господстве авиации перешли на левом фланге Крымского фронта в наступление против 44-й армии. К исходу дня обе полосы обороны армии на участке 5 км по фронту и до 10 км в глубину были прорваны.
Донося об этом Верховному Главнокомандующему, Л.З. Мехлис сетовал на господство вражеской авиации, острый недостаток снарядов и мин, просил перебросить с Таманского полуострова стрелковую бригаду для занятия обороны на Керченском обводе. Вот когда стала доходить до его сознания вся пагубность пренебрежения мерами обороны!
Представитель Ставки не мог не отдавать себе отчета, что события развиваются совершенно иначе, нежели он предполагал. Всю вину за это он попытался переложить на Д.Т. Козлова.
Из телеграммы Л.З. Мехлиса
И.В. Сталину от 8 мая 1942 г.: ‘Теперь не время жаловаться, но я должен доложить, чтобы Ставка знала командующего фронтом. 7-го мая, то есть накануне наступления противника, Козлов созвал военный совет для обсуждения проекта будущей операции по овладению Кой-Асаном. Я порекомендовал отложить этот проект и немедленно дать указания армиям в связи с ожидаемым наступлением противника. В подписанном приказании комфронт в нескольких местах ориентировал, что наступление ожидается 10-15 мая, и предлагал проработать до 10 мая и изучить со всем начсоставом, командирами соединений и штабами план обороны армий. Это делалось тогда, когда вся обстановка истекшего дня показывала, что с утра противник будет наступать. По моему настоянию ошибочная в сроках ориентировка была исправлена. Сопротивлялся также Козлов выдвижению дополнительных сил на участок 44-й армии’ [33].
Телеграмма, однако, успеха не имела. Верховный был настолько раздосадован неудачей, что в ответной телеграмме не посчитал нужным сдержать гнев: ‘Вы держитесь странной позиции постороннего наблюдателя, не отвечающего за дела Крымфронта. Эта позиция очень удобна, но она насквозь гнилая. На Крымском фронте вы — не посторонний наблюдатель, а ответственный представитель Ставки, отвечающий за все успехи и неуспехи фронта и обязанный исправлять на месте ошибки командования. Вы вместе с командованием отвечаете за то, что левый фланг фронта оказался из рук вон слабым. Если ‘вся обстановка показывала, что с утра противник будет наступать’, а вы не приняли всех мер к организации отпора, ограничившись пассивной критикой, то тем хуже для вас. Значит, вы еще не поняли, что вы посланы на Крымфронт не в качестве Госконтроля (с сентября 1940 года Л.З. Мехлис одновременно занимал пост наркома Государственного контроля СССР. — Ю.Р.), а как ответственный представитель Ставки.
Вы требуете, чтобы мы заменили Козлова кем-либо вроде Гинденбурга (известный германский военачальник периода Первой мировой войны. — Ю.Р.). Но вы не можете не знать, что у нас нет в резерве Гинденбургов. Дела у вас в Крыму несложные, и вы могли бы сами справиться с ними. Если бы вы использовали штурмовую авиацию не на побочные дела, а против танков и живой силы противника, противник не прорвал бы фронта и танки не прошли бы. Не нужно быть Гинденбургом, чтобы понять эту простую вещь, сидя два месяца на Крымфронте’ [34].
Телеграмма носит явные следы острой досады, резкого импульсивного недовольства. Именно на их счет следует отнести принципиально неверное замечание о ‘несложности’ дел на Крымском фронте. Другое дело, что, невзирая на занимаемые им крупные посты, Лев Захарович в современной войне не был способен качественно решать ни простых, ни сложных задач по управлению войсками.
С ответственнейшей ролью представителя Ставки на том или ином фронте, в группе фронтов наиболее успешно справлялись командные кадры новой формации, выдвинувшиеся накануне Великой Отечественной войны и в ходе нее (Г.К. Жуков,
А.М. Василевский, Н.Н. Воронов,
Л.А. Говоров и некоторые другие) и проявившие ярко выраженную способность к стратегическому управлению войсками и координации их действий в масштабе нескольких фронтов. Л.З. Мехлис оказался среди представителей Ставки единственным непрофессиональным военным. Его большой опыт политической и административной деятельности, как и следовало ожидать, не смог компенсировать низкую компетентность в сфере управления войсками.
:После того, как 9 мая советскому командованию не удалось ликвидировать прорыв немцев, и его глубина возросла до 30 км, причем в полосе не только 44-й, но и 51-й армии, представитель Ставки был вызван к прямому проводу.
Переговоры командования Крымским фронтом с Верховным Главнокомандующим состоялись 10 мая в 2 часа 55 минут. Л.З. Мехлис, Д.Т. Козлов и Я.С. Колесов доложили, что левый фланг они отводят за Ак-Монайские позиции. Задержать противника они надеются силами 12-й и 143-й стрелковых бригад и 72-й кавалерийской дивизии, 156-я стрелковая дивизия ставится в оборону на Турецкий вал. Они просили присылки с Тамани 103-й стрелковой бригады, а также разрешения перенести КП фронта в связи с непрерывной бомбежкой в каменоломни на северную окраину Керчи.
Ответ был таков:
‘СТАЛИН:
1) Всю 47 армию необходимо немедля начать отводить за Турецкий вал, организовав арьергард и прикрыв отход авиацией. Без этого будет риск попасть в плен.
2) 103 бригаду дать не можем.
3) Удар силами 51 армии можете организовать с тем, чтобы и эту армию постепенно отводить за Турецкий вал.
4) Остатки 44 армии тоже нужно отводить за Турецкий вал.
5) Мехлис и Козлов должны немедленно заняться организацией обороны на линии Турецкого вала.
6) Не возражаем против перевода штаба на указанное вами место.
7) Решительно возражаем против выезда Козлова и Мехлиса в группу Львова.
8) Примите все меры, чтобы вся артиллерия, в особенности крупная, была сосредоточена за Турецким валом, а также ряд противотанковых полков.
9) Если вы сумеете и успеете задержать противника перед Турецким валом, мы будем считать это достижением…’ [35].
Итак, окончательно поняв, что ни Л.З. Мехлис, ни Д.Т. Козлов ‘пороха не изобретут’, Верховный поставил им как задачу-максимум: отвести свои войска и задержать части противника на рубеже Турецкого вала. Напомним то, что в Москве, возможно, и не знали: как сам вал, так и Керченские обводы фактически не были оборудованы в инженерном отношении и серьезной преграды для противника не представляли.
Неразворотливость, растерянность командования фронтом и представителя Ставки служили врагу дополнительной подмогой. Приказ на отвод армий генералы К.С. Колганов и В.Н. Львов получили из штаба фронта лишь к концу 10 мая, а начали его выполнять еще сутки спустя. Между тем уже к исходу 10-го передовые части немцев вышли к Турецкому валу. До Керчи им оставалось чуть более 30 км, частям же 47-й армии — в два с половиной раза больше.
Отход войск крайне затруднял управление ими. К тому же 11 мая во время бомбежки командного пункта 51-й армии погиб ее командующий генерал В.Н. Львов.
Видя, что командование фронтом и представитель Ставки окончательно утратили нити управления и положение наших войск становится все более угрожающим, Ставка ВГК 11 мая в 23 часа 50 минут отдала главкому Северо-Кавказского направления маршалу С.М. Буденному следующий приказ: ‘…в срочном порядке выехать в район штаба Крымского фронта (г. Керчь), навести порядок в Военном совете фронта, заставить Мехлиса и Козлова прекратить свою работу по формированию в тылу, передав это дело тыловым работникам, заставить их выехать немедленно на Турецкий вал, принять отходящие войска и материальную часть, привести их в порядок и организовать устойчивую оборону на линии Турецкого вала, разбив оборонительную линию на участки во главе с ответственными командирами. Главная задача — не пропускать противника к востоку от Турецкого вала, используя для этого все оборонительные средства, войсковые части, средства авиации и морского флота’ [36].
С.М. Буденный побывал в штабе Крымского фронта, но ограничился лишь некоторыми общими указаниями. Реально ему удалось добиться только того, что 12 мая Д.Т. Козлов и Л.З. Мехлис, вняв, наконец, приказу Ставки, выехали на Турецкий вал в район Султановки, куда вышли части 44-й армии. Положение было удручающее: офицеры штаба армии и представители штаба фронта останавливали отходящие в беспорядке разрозненные подразделения и отдельных бойцов. Очень похожая картина предстала и в частях 47-й армии, где неорганизованный отход осуществлялся под жесточайшим воздействием немецкой авиации.
Отсутствие нормальной связи, утрата управления войсками, беспорядочность, а то и паника усугублялись действиями Л.З. Мехлиса и других руководителей. Вот что писал по этому поводу адмирал Н.Г. Кузнецов: ‘Мехлис во время боя носился на ‘газике’ под огнем, пытаясь остановить отходящие войска, но все было напрасно. В такой момент решающее значение имеют не личная храбрость отдельного начальника, а заранее отработанная военная организация, твердый порядок и дисциплина’ [37].
А они-то, как ни прискорбно, отсутствовали. Лишь 13 мая, то есть спустя почти трое суток после приказа Ставки, основные оставшиеся части и соединения сосредоточились на линии Турецкого вала и приступили к занятию обороны.
Противник же не ждал, а навязывал свое развитие событий. Танками и пехотой при активной поддержке с воздуха Турецкий вал к исходу дня был прорван. На следующий день положение наших войск усугубилось еще больше.
Из доклада Л.З. Мехлиса И.В. Сталину: ‘В течение 14.5 бои на всем фронте Керченского обвода продолжались с неослабевающей силой. Противник танками и пехотой по-прежнему наносил удар по нашему центру в направлении Андреевка — Керчь и по левому флангу Чурбаш — Керчь, нанося одновременно непрерывные мощные бомбовые удары по нашим войскам, скоплениям обозов и разрушая все пристани и причалы в порту Камыш-Бурун, Керчь, завод Войкова и на переправах в Еникале, Опасная и Жуковка. Части несли тяжелые потери, особенно в материальной части. Недоставало огнеприпасов.
Обозы и тылы трех армий, собравшиеся на узком пространстве восточной части Керченского полуострова, разбивались авиацией. Армии к этому времени (утро 15 мая. — Ю.Р.) в своем составе имели только отдельные организованные части и соединения’ [38].
Видя, что командование Крымским фронтом окончательно утратило управление, Ставка принялась давать указания, которые были способны, к сожалению, лишь облегчить агонию. Но и они носили противоречивый характер. Так, на рассвете 14 мая из Москвы поступило распоряжение И.В.Сталина о начале отвода войск на Таманский полуостров.
К вечеру (в 18 часов 10 минут) Верховному Главнокомандующему доложили ответную телеграмму
Л.З. Мехлиса: ‘Бои идут на окраинах Керчи, с севера город обходится противником. Напрягаем последние усилия, чтобы задержать <его> к западу от Булганак. Части стихийно отходят. Эвакуация техники и людей будет незначительной. Командный пункт переходит <в> Еникале. Мы опозорили страну и должны быть прокляты. Будем биться до последнего. Авиация врага решила исход боя’ [39].
Очевидно, панический тон телеграммы заставил вождя принять решение, фактически отменявшее прежнее распоряжение о начале эвакуации. 15 мая в 1 час 10 минут он телеграфировал генерал-лейтенанту
Д.Т. Козлову:
‘Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:
1. Керчь не сдавать, организовать оборону по типу Севастополя.
2. Перебросить к войскам, ведущим бой на западе, группу мужественных командиров с рациями с задачей взять войска в руки, организовать ударную группу, с тем, чтобы ликвидировать прорвавшегося к Керчи противника и восстановить оборону по одному из Керченских обводов. Если обстановка позволяет, необходимо там быть Вам лично.
3. Командуете фронтом Вы, а не Мехлис. Мехлис должен Вам помочь. Если не помогает, сообщите…’ [40].
Впервые Верховный Главнокомандующий публично высказал сомнение в пользе пребывания армейского комиссара 1-го ранга на Крымском фронте, в его способности обеспечить выполнение поставленной задачи. Жаль только, что трагическую ситуацию это уже не меняло.
15 мая пала Керчь. В этот день в дневнике начальника генерального штаба сухопутных войск вермахта Ф. Гальдера появилась запись: ‘Керченскую операцию можно считать законченной. Город и порт в наших руках’.
Немецкий генерал поторопился. Сопротивление наших войск было еще отнюдь не сломлено. Тот же
Ф. Гальдер 17 и 18 мая вынужден был отметить в своем дневнике ‘ожесточенное сопротивление северо-восточнее Керчи’ [41]. Тем не менее Крымский фронт был по сути обречен.
Как в эти драматические дни и часы держался представитель Ставки ВГК? Что испытывал он, видя, какой катастрофой заканчивается его пребывание здесь? Чувствовал ли какую-то вину за собой?
‘Я видел Мехлиса, когда нам было приказано эвакуировать то, что еще можно было эвакуировать с Керченского полуострова, — рассказывал К.М. Симонову адмирал И.С. Исаков. — Он делал вид, что ищет смерти. У него был не то разбит, не то легко ранен лоб, но повязки не было, там была кровавая царапина с кровоподтеками; он был небрит несколько дней. Руки и ноги были в грязи, он, видимо, помогал шоферу вытаскивать машину и после этого не счел нужным привести себя в порядок. Вид был отчаянный. Машина у него тоже была какая-то имевшая совершенно отчаянный вид, и ездил он вдвоем с шофером, без всякой охраны. Несмотря на трагичность положения, было что-то в этом показное, — человек показывает, что он ищет смерти’.
На замечание писателя, что, по его наблюдениям, Л.З. Мехлис — человек не робкого десятка, адмирал ответил: ‘Он там, под Керчью, лез все время вперед, вперед. Знаю также, что на финском фронте он бывал в боях, ходил в рядах батальона в атаку. Но… на мой взгляд, он не храбрый, он нервозный, взвинченный, фанатичный’ [42].
Даже в эти последние, самые драматические для Крымского фронта дни представитель Ставки был не способен отрешиться от культивировавшейся десятилетиями подозрительности, стремления везде и всюду видеть чьи-то происки, провокации, заговоры, от желания переложить вину за провалы на других. Когда положение в Керчи стало катастрофическим, Л.З. Мехлис попытался свалить ответственность за случившееся на командира Керченской военно-морской базы А.С. Фролова, назначенного начальником переправы на Таманский полуостров. Он позвонил наркому ВМФ адмиралу Н.Г. Кузнецову и потребовал, чтобы тот отдал Фролова под суд. В противном случае пригрозил расстрелять его своей властью. Расправе помещала только твердая позиция наркома.
Очевидно, контр-адмирал
А.С. Фролов несет свою долю ответственности за существенные недостатки эвакуации, начатой в ночь на 15 мая и продолжавшейся пятеро суток. Но он ли один? Штаб фронта плана эвакуации не имел. Ряд руководящих работников фронта поторопились перебраться на противоположный берег Керченского пролива. 17 мая и командный пункт фронта переместился на Таманский полуостров в пос. Кордон Ильича.
Плавсредства подавались нерегулярно и несвоевременно. Командиры многих гражданских судов отказывались подходить к берегу под бомбежкой и артиллерийским огнем, даже симулировали аварии.
При потенциальной возможности переправлять в сутки 30-35 тысяч человек только 17 мая смогли эвакуировать чуть больше 22 тысяч, в иные дни не было и того. Установленная очередность — раненые, материальная часть тяжелой артиллерии, реактивные установки (‘катюши’) — не соблюдалась. Под видом раненых, как позднее докладывал Л.З. Мехлис Верховному Главнокомандующему, толпы невооруженных, деморализованных бойцов с боем захватывали суда и переправлялись на косу Чушка.
Полную трагизма картину нарисовала позднее в коллективном письме Верховному Главнокомандующему группа политработников 51, 47 и 44-й армий: отсутствие хоть какого-то организующего начала при отходе, быстро переросшем в паническое бегство, страшная давка на переправах, массовые жертвы. ‘Это все произошло благодаря предательскому командованию Крымского фронта, иначе считать нельзя’, — категорически заявляли доведенные до крайности авторы письма [43].
За спиной остался Крым, полностью (за исключением Севастополя) перешедший в руки врага, и огромные потери, понесенные с 8 мая, — более 176 тыс. человек, около 3,5 тыс. орудий и минометов, 400 самолетов и почти 350 танков. Всего же за 111 дней существования Крымского фронта безвозвратные потери советских войск достигли около 450 тыс. бойцов и командиров. На Таманский полуостров удалось эвакуировать не более 140 тыс. человек [44].
Сам Л.З. Мехлис переправился с последними частями 51-й армии. Директивой Ставки он был отозван в Москву и зачислен в ее распоряжение.
Что, по его мнению, привело к столь тяжелому поражению? На это отвечают документы, вышедшие из-под пера представителя Ставки ВГК: его доклад И.В. Сталину и черновые заметки к докладу. Здесь (особенно в тексте доклада) лукавить было опасно, зная, насколько болезненно отреагировал вождь на трагедию в Крыму. Это обстоятельство делает названные документы наиболее объективными свидетельствами истинных представлений Л.З. Мехлиса.
‘Сил, чтобы держать Керченский полуостров, было достаточно, — признавал он. — Не справились’. ‘Не бойцы виноваты, а руководство в исходе операции 8-20.V.’. Анализируя причины неудачного отхода наших частей, он обратился к опыту прошлого: ‘Самая серьезная часть военного искусства — уметь отводить войска. Вся гениальность Кутузова в этом’.
А вот характерное признание, на которое в иной обстановке армейский комиссар 1-го ранга, вероятно, не решился бы: ‘400 с.д. К 11.IV. ничего не было, кроме винтовок. ‘Скорость плохая танков. Ползут как черепахи’. ‘Войсковая разведка работает плохо’. ‘398 с.д. Не было боевых порядков, стадом идут (везде подчеркнуто Л.З. Мехлисом. — Ю.Р.)’.
Здесь же приводились оценки панического бегства деморализованных частей, неустойчивости армянской и азербайджанской дивизий, беспорядочной эвакуации. Наконец — признание: ‘Точных данных о том, сколько… осталось бойцов на Керченском полуострове — нет’ [45].
По указанию И.В. Сталина была подготовлена специальная директива Ставки ВГК военным советам фронтов и армий от 4 июня 1942 г., в которой определялись главные причины поражения наших войск в Крыму:
1) полное непонимание командованием фронтом и представителем Ставки природы современной войны;
2) бюрократический и бумажный метод руководства войсками (‘Т.т. Козлов и Мехлис считали, что главная их задача состояла в отдаче приказа и что изданием приказа заканчивается их обязанность по руководству войсками… Как показал разбор хода операции, командование фронта отдавало свои приказы без учета обстановки на фронте, не зная истинного положения войск…’. ‘В критические дни операции командование Крымского фронта и т. Мехлис, вместо личного общения с командующими армиями и вместо личного воздействия на ход операции, проводили время на многочасовых бесплодных заседаниях Военного совета’);
3) личная недисциплинированность (Д.Т. Козлов и Л.З. Мехлис нарушили указание Ставки и не обеспечили своевременный отвод войск за Турецкий вал. Опоздание на два дня с отводом явилось гибельным для исхода всей операции).
Решением Ставки Л.З. Мехлис был снят с постов заместителя наркомаобороны СССР и начальника Главного политического управления Красной Армии и снижен в звании на две ступени — до корпусного комиссара [46]. Были наказан и командно-начальствующий состав Крымского фронта.
Конечно, ответственность за тяжелое поражение с ними должны разделить и главком Северо-Кавказского направления маршал С.М. Буденный, и Генеральный штаб. Да и сама Ставка, уже хотя бы потому, что так долго держала в Крыму своего столь незадачливого представителя.
Говоря же о персональной вине Л.З. Мехлиса, обратим внимание на то, чего в директиве Ставки не было и быть могло. В сущности, указанные там причины поражения производны от главного: Лев Захарович (вспомним меткое выражение К.М.Симонова) представлял собой яркий и зловещий продукт 1937 г. (разумеется, не столько этого конкретного года, сколько олицетворяемой им репрессивной, террористической системы сталинизма в целом). Он, получивший в Крыму, по сути, абсолютную власть, поднялся к вершинам в военном ведомстве благодаря не полководческому или организаторскому таланту, а давней близости к вождю, умению выявлять и искоренять ‘врагов народа’, добиваться результата террором.
Постижение законов классовой борьбы, однако, не влечет автоматического освоения законов вооруженного противоборства, и напором, партийной идейностью, умением вовремя распознать оппозиционера невозможно компенсировать незнание военного искусства, которое и требовалось как раз проявить на посту представителя Ставки.
Не случайно даже И.В. Сталин, столько лет благоволивший Л.З. Мехлису, который был у него, как генерального секретаря ЦК ВКП(б), помощником еще в 20-е годы, вынужден был признать, что низкая компетентность в военном деле, произвол, диктаторские замашки Льва Захаровича несли опасность той системе власти, которую олицетворял собой вождь. И потому хотя бы на время войны отодвинул его от рычагов власти, стал давать простор настоящим талантам в военном деле, раскрепощая командиров всех степеней.
Таким же продуктом тридцать седьмого года, только с обратным знаком, оказался и другой главный участник крымской коллизии — командующий фронтом генерал
Д.Т. Козлов. Тот боялся Л.З. Мехлиса сильнее, чем немцев, как верно заметил И.В. Сталин, не отказавший себе в удовольствии позднее ‘побеседовать’ с генералом, раздавленным трагедией на керченской земле.
Зададимся вопросом: мог ли не быть обуреваем страхом человек, хорошо помнивший, как расправлялись с военными кадрами до войны, и имевший весьма веские основания полагать, что Л.З. Мехлиса прислали к нему вроде той ‘черной метки’, которую в романе Р. Стивенсона пираты отправляли отступнику в знак смерти? Все это породило у генерала Д.Т. Козлова (да только ли у него одного?) страх перед стоящими за Мехлисом высокими инстанциями, боязнь ответственности, опасение противопоставить разумное с точки зрения военной науки решение безграмотному, но амбициозному напору представителя Ставки.
…Майское 1942 г. поражение в Крыму (вкупе с другой трагедией — под Харьковом) настолько осложнило обстановку на советско-германском фронте, что Красная Армия смогла вновь пройти по крымской земле — уже победной поступью — только через долгих два года [47].

Ю.В. Рубцов

Примечания
1 Великая Отечественная война 1941-1945: Военно-исторические очерки. — М., 1998. — Кн. 1. — С. 313.
2 Басов А.В. Крым в Великой Отечественной войне 1941-1945. — М., 1987. — С.123.
3 Первушин А.Н. Дороги, которые мы не выбирали. — М., 1974. — 2-е изд. — С.240.
4 Центральный архив Министерства обороны РФ (ЦАМО РФ). — Ф.32. — Оп.11309. — Д.139. — Л.17.
5 Архив Президента Российской Федерации (АП РФ). — Ф.3. — Оп.50. — Д.441. — Л.32-36.
6 ЦАМО РФ. — Ф.32. — Оп.11309. — Д.150. — Л.6-10, 12; Д.151. — Л.14; Русский архив: Великая Отечественная: Ставка ВГК: документы и материалы: 1942 год. — М., 1996. — Т. 16(5-2). — С.60-61.
7 ЦАМО РФ. — Ф.32. — Оп.11309. — Д.148. — Л.44, 50-51, 53; Д.151. — Л.15.
8 Там же. — Ф.16. — Оп.1025. — Д.30. — Л.35.
9 Кузнецов Н.Г. Накануне. — М., 1966. — С.243.
10 ЦАМО РФ. — Ф.32. — Оп.11309. — Д.150. — Л.64а.
11 Симонов К.М. Работаю в ‘Красной звезде’ // В десант ушедшие навечно… — М., 1993. — С.27-28.
12 Русский архив: Великая Отечественная: Ставка ВГК: документы и материалы 1942 год. — С.117, 503.
13 ЦАМО РФ. — Ф.32. — Оп.11309. — Д.150. — Л.134-135.
14 АП РФ. — Ф.3. — Оп.50. — Д.441. — Л.66-68.
15 Российский государственный военный архив (РГВА). — Ф.40884. — Оп.1. — Д.71. — Л.9.
16 АП РФ. — Ф.3. — Оп.50. — Д.441. — Л. 62-64.
17 ЦАМО РФ. — Ф.32. — Оп.11309. — Д.139. — Л.103.
18 Там же. — Л.172-174.
19 Там же. — Д.150. — Л.178-179.
20 Там же. — Д.139. — Л.33-35.
21 Там же. — Д.140. — Л.269.
22 Там же. — Д.139. — Л.502-504.
23 Там же. — Д.134. — Л.137-158.
24 Хренов А.Ф. Мосты к победе. — М., 1982. — С.222.
25 Симонов К.М. Глазами человека моего поколения: Размышления о
И.В. Сталине. — М., 1988. — С.302.
26 РГВА. — Ф.40884. — Оп.1. — Д.71. — Л.9.
27 Там же. — Д.74. — Л.12.
28 Невзоров Б.И. Май 1942-го: Ак-Монай, Еникале // Военно-исторический журнал. — 1992. — ? 8. — С.33-34.
29 История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941-1945: В 6 т. — М., 1961. — Т.2. — С.404; Невзоров Б.И. Указ. соч. — С.36.
30 Великая Отечественная война 1941-1945. Военно-исторические очерки. — Кн. 1. — С.314, 330.
31 Хренов А.Ф. Указ. соч. — С.223, 225.
32 Кузнецов Н.Г. Курсом к победе. — М., 1989. — 3-е изд. — С.171.
33 ЦАМО РФ. — Ф.32. — Оп.11309. — Д.139. — Л.602.
34 Василевский А.М. Дело всей жизни: В 2 кн. — М., 1988. — 6-е изд. — Кн. 1. — С.208; Штеменко С.М. Генеральный штаб в годы войны: В 2 кн. — М., 1985. — 2-е изд. — Кн. 1. — С.58-59.
35 Русский архив: Великая Отечественная: Ставка ВГК: документы и материалы: 1942 год. — С.198-199.
36 ЦАМО РФ. — Ф.32. — Оп.11309. — Д.140. — Л.346-347.
37 Кузнецов Н.Г. Накануне.- С.244.
38 ЦАМО РФ. — Ф.32. — Оп.11309. — Д.140. — Л.106.
39 Там же. — Л.77.
40 Цит. по: Волкогонов Д.А. Триумф и трагедия: Политический портрет И.В.Сталина: В 2 кн. — М., 1990. — 2-е изд., доп. — Кн. 2. — С.196.
41 Гальдер Ф. Военный дневник: Пер. с нем.: В 4 т. — М., 1971. — Т. 3. — Кн. 2. — С.246, 248-249.
42Симонов К.М. Глазами человека моего поколения. — С.440-441.
43 ЦАМО РФ. — Ф.32. — Оп.11309. — Д.116. — Л.223-224.
44 Великая Отечественная война 1941-1945: Военно-исторические очерки. — Кн. 1. — С.332; Гриф секретности снят: Потери Вооруженных Сил СССР в войнах, боевых действиях и военных конфликтах: Статистическое исследование. — М., 1993. — С.256.
45 ЦАМО РФ. — Ф.32. — Оп.11309. — Д.140. — Л.115, 249, 261, 267, 272, 275.
46 Русский архив: Великая Отечественная: Ставка ВГК: документы и материалы: 1942 год. — С.236-239.
47 Сюжеты настоящей статьи автор подробно раскрыл в своей книге ‘Alter ego Сталина. Страницы политической биографии Л.З. Мехлиса’ (М.: Звонница — МГ, 1999).